А.Агеев. "Заметки о замеченном".

Шестой номер альманаха Смоленского отделения Союза российских писателей "Под часами" я читал с неослабивающим интересом от корки до корки. За время существования ежегодник стал втрое объёмнее и, по-моему, настолько же качественнее.
Кстати, поделюсь с читателями секретом, как, не вдаваясь в глубины литературоведческого анализа, можно судить о качестве художественного текста. Вот лишь несколько довольно точных критериев. Нявязчиво звучат в частях сложных предложений глаголы был, была, было - значит, плохой писатель. Часто повторяется в тексте любое другое слово - не очень хороший. Недавно честно дочитал до 247 страницы эпопею своего земляка и, встретив на протяжении 20 строк четырежды повторённую тавтологию "пламя огня", читать бросил - это уж совсем не писатель. Сполшной текст без обзацев - тоже признак низкого мастерства.
Последнее не относится к прозе Олега Ермакова. Хотя, если бы с книжной полки на голову читателя упал даже не его роман, а всего абзац из оного, было бы весьма ощутимо. Но шутки в сторону. Абзац этот ну никак невозможно раздробить на части или сократить, что-то вычеркнуть. Это сочная, литая проза. Взгляд автора запечатлевает мир во многих видимых и мыслимых подробностях, среди которых нет неинтересных. Пожалуй, было бы неверным объяснять протяжённость абзацев у Ермакова только использованием метода "потока сознания". Даже для его романа "Знак зверя" это объяснение будет неполным. Традиция длинного абзаца в отечественной словесности восходит к древнерусской литературе - особенно к летописям, житиям, поучениям, где величина текстового отрезка напрямую связана со стремлением автора к обстоятельному раскрытию микротемы.
В альманахе опубликован отрывок из повести Ермакова "Персидская скала". Восток, вестимо, дело тонкое. И какое тонкое проникновение в него, слияние автора со своими персонажами! В новом произведении Ермакова куда-то ушло, на мой взгляд, чрезмерное увлечение автора болевыми, даже маргинальными сторонами человеческой души.
Стихи Владимира Лаврова созданы на одном дыхании. Поэтому в них нет прописных букв и запятых, лишь изредка встречаются необходимые для понимания смысла более сильные знаки препинания: тире и двоеточия. Точка в конце стихотворений всё же есть. Автор затронул вечную тему - помните, у Шекспира:

"Порвалась дней связующая нить..."
<...> как ссучено время - лишь тонкая нить
скользит уползает но мы позабыли
в конце завязать узелок <...>

Здесь, несомненно, есть яркая мета современности. В слове "ссучено" видется мерцание смыслов и, по-моему, лексическое значение, взятое из блатного жаргона, очень уместно.
Лавров выступил также в ипостаси переводчика. Он представил читателям стихи современного польского поэта Ежи Групиньского. В основном это поэтические миниатюры.
На Смоленщине своими миниатюрами известен Сергей Жарков. Это транспозиция на русскую почву японских хайку. Произрастают они на наших суглинках не всегда успешно. Вот пример:

РИЖСКИЙ ЗАЛИВ
По песчаному пляжу
я ходил босиком
и юросал чайкам хлеб в небо.
Ничего от меня не осталось -
волны стёрли следы.

Так писать очень легко. Эту устойчивую форму новым содержанием за пару минут заполнил и я. Сколько здесь шаблонности и сколько поэзии - судите сами:

По траве во дворе
я ходил босиком,
крошки хлеба бросал воробьям.
И следа от меня не осталось -
распрямилась трава.

Название миниатюры Жаркова с текстом соотносится чисто услловно. Почему не Финский залив? не Ботнический? Где пресловутый кулёр локаль, то бишь, местный колорит? Для сравнения. Угадайте с одного раза, о каком море говорит Борис Пастернак: " В белой рьяности волн, //Прячась в белую пряность акаций..."
Но вернёмся к В. Лаврову. Он порадовал и своей прозой - главами из романа "Зайде звезда пречистая". Если рассматривать романную форму как циклизацию малых жанров (В. Жирмунский), то можно сказать, что зародыши сюжетных построений есть во многих стихотворениях Лаврова.
А что касается содержания опубликованных отрывков, то оно натолкнуло на возможность некоего обобщения. Автор рассказывает о похоронах, о мыслях и чувствах героя после них. Лейтмотивом звучит: "... как ты одинок и как безразличен весь мир за окном к тебе и твоим пререживаниям..." Я невольно задумался: почему у смоленских писателей кладбищенские рассказы популярнее святочных? Вспоминается эпизод из повести В. Сальковского " Турловские страсти", рассказ А. Бугаева " На погосте". Хватает похоронных мотивов и в новом номере альманаха. Ими, например, пронизаны пять стихотворений Виктора Кудрявцева...
Наверное дело в том что в России (и на Смоленщине, конечно) деформировался естественный цикл: рождение - жизнь - смерть. Умирание превратилось в вымирание. Исчезают с карт целые деревни. Это о них с сожалением говорит Виктор Бобков-Тесновский:

<...> Названиям всем на картах
Хватит места,
Всяк почетающий достоин почитания.

Живым считаю я своё Тесное,
Как тысячи российских деревень,
Лишившихся на картах государства
Имён своих и мест.

 Они живут! Не хороните их!
Пока последний надмогильный крест
Не рухнет, не докликавшись своих.

Конечно не только в этой теме у смоленских писателей возникают созвучия. Все наши литераторы иногда представляются мне единым творческим организмом. Одни и те же образы, темы, идеи как бы носятся в воздухе между ними. В моих стихах есть строки: " Я звёзды вижу только в луже, // К ней выйдя ночью покурить". У Михаила Рабиновича - обобщающая мысль: " Вот только не пришлось бы небесами // Нам любоваться там же - в небесах..."
Два поэта нашли яркие образы не отходя от окна. " На перебой о подоконник // Бьют колокольчики дождя" ( В. Макаренков) и

Дождь
лилипутики-конники
скачут
по подоконнику.
( С. Отрезов ).

В последнем случае расположение стихов "лесенкой" придаёт им графическую изобразительность.
А вот как ещё два поэта подошли к теме "маленького человека". У Юрия Пашкова есть стихотворение о соседе, погибшем в Великую Отечественную, который запомнился лишь одним: как колол дрова.

Сохранился образ человека.
Ничего я больше не сберёг.
Из глубин трагического века
Слышу я не голос человека -
Слышу стук, звучащий как упрёк.

А у Веры Ивановой в альманахе напечатены такие строки:

Больно,
когда уходит
из жизни простой человек,
которого
просто не слышали,
не видели, не разглядели
за весь непростой его век.

Впрочем, если взглянуть шире творчество смоленских поэтов соотносится и с контекстом русской поэзии. Телега - одна из эмблемных реалей России - благодаря Лермонтову ("Просёлочным путём люблю скакать в телеге...") прокатилась по всей последующей литературе. Его строки "Люблю дымок с палёной жнивы, // В степи кочующий обоз // И на холме средь жёлтой нивы // Чету белеющих берёз", "Дрожащие огни печальных деревень" до сих пор генерируют подоьные себе образы.
И Хатилин:

...таянье телеги придорожной
в одном из мартовских,
из древнерусских снов.
В. Макаренков:
Стоишь один посередине века
И смотришь вдаль с улыбкой на лице.
Бежит лошадка, катится телега.
Духмяно пахнет хлебом на крыльце.

Это - ностальгичное. Ну вот у Александра Лучина о современности: "Березуха, ручей Витогож", "...над печными трубами // запах хлеба...", "...мерцает тоской огонёк..." И - вывод в конце стихотворения:

<...> Кто сказал: "Ничего не осталось,
Все старания всуе невпрок"?..
Не учёл он лишь самую малость -
Духа русского вечный исток.
Мне ближе обобщение В. Макаренкова:
А крест на крестьянской судьбе
Поставлен порядками новыми.

И вспоминается самое пронзительное в русской литературе обращение к лермонтовской теме - короткое стихотворение поэта-эмигранта Георгия Иванова, которому претило любование патриархальными "истоками" в годы великих потрясений:

Мне больше не страшно. Мне томно.
Я медленно в пропасть лечу,
И вашу Россию не помню,
И помнить её не хочу

И не отзываются дрожью
Банальной и сладкой тоски
Поля с колосящейся рожью,
Берёзки, дымки, огоньки...

А о телеге Г. Иванов не менее едко сказал в прозе: "В трансцендентальном плане - немазаная катится телега".
То же мироощущение, что и у Г. Иванова, - у Елены Орловой, вплоть до текстуальных совпадений:
Мне не страшно - мне больно: жестокое время
калечит, корёжит, расплющивает, превращая в прах
то, что завётся душой...
Интересно проследить и трансформацию пословицы "С миру по нитке - голому рубашка". С недавних пор в фольклоре у нескольких юмористов одновременно появился вариант: "С миру по нитке - нищеуму верёвка". В литературе он отразился так. Великолепный, недооценённый нами поэт, участник знаменитой группы СМОГ ( "Самое Молодое Общество Гениев" ) Владимир Алейников писал о возвращении в памятные уголки юности: "...туда, где проходит маршрут // автобуса или трамвая, // туда где несчастному жгут счастливые люди свивают".
А наш смоленский поэт Сергей Капитанов посветил Твардовскому, покинувшему Смоленск, строки:

Как вовремя он сделал это!
Ему с усердьем земляки
и время,
и друзья-поэты
сплетали в лагерь лапотки.

По закону ассоциаций четверостишье Алейникова у меня связывается со стихотворением Леонида Кузьмина "Нестоличный маршрут", которое хочется процитировать целиком.
Мрачноватые пейзажы.

Грязь оконная. Трамвай.
И какой же бог подскажет:
Век который? - Выбирай:
Девятнадцатый, двадцатый,
Двадцать первого кусок -
Всё обшарпанные хаты,
Всё вопрос стучит в висок:
Отчего у нас в России
Так не чтит себя народ? -
Озаботились, спросили,
А трамвай, как полз, ползёт.

Это стихотворение, кроме прчих достоинств, замечательно и басенной концовкой ( типо "А воз и ныне там" ). Вот так же о незыблемости российских реалей говорил и Наум Коржавин: "А кони всё скачут и скачут, // А избы горят и горят".