Интервью с режиссером Рославльского народного театра В.И. Величкиным «Об актерах».

-Расскажите, пожалуйста, о тех людях, актерах, который оставили наиболее весомый след в вашей творческой жизни.
-В предыдущих интервью мы говорили о спектаклях, режиссерах, но все определяет именно  коллектив, коллектив актеров, если можно так громко назвать участников народного театра,  коллектив любителей самодеятельного театрального творчества.
Мне, можно сказать, посчастливилось так как, когда в 1966 году я приехал в Рославль, здесь уже были «маститые» любители этого искусства, которые не один год  участвовали в театральной  самодеятельности в клубк железнодорожников или как-то иначе.
Прежде всего, я хочу рассказать о тех людях, которых уже, к сожалению, нет, но которые в моей творческой жизни сыграли очень большую роль.
В первую очередь нельзя не вспомнить вновь о Екатерине Григорьевне Линде, которая была основательницей театральной самодеятельности в Рославле до организации здесь народного театра, она  руководила драматическим коллективом клуба железнодорожников.
Вот актеры, которых хотелось бы вспомнить.
Домонтович  Евгения Владимировна.  С 1966 года она работала в доме культуры. Это удивительная была участница самодеятельности, удивительная актриса. Не полностью раскрывшаяся в своем таланте. С ней было труднее, чем с Линде работать. Линде сама себе была и режиссер и актриса.  Домонтович относилась к тем актерам, которым нужен режиссер. Это нормально. Нужен был режиссер, чтобы поставить мизансцену, чтобы довести её до эмоционального состояния, до той сверхзадачи, которая стояла перед спектаклем, перед замыслом режиссерским.
Первая работа моя с ней был спектакль Медынского «Жизнь и преступление Антона Шелестова».  Это второй спектакль, поставленный мною в Рославле. Спектакль о школьной, молодежной преступности. Тогда он был очень злободневен.  Злободневен потому, что в Рославле в 1967 году произошло убийство в парке.
Домонтович играла колоритную фигуру женщины, которую в спектакле встретили под мостом бандиты. Её не убили, её ранили.  И она потом, вспоминая, рассказывает об этом в спектакле. Как лейтмотив всего спектакля, она выходит на авансцену и говорит очень пламенные, страстные слова.
-Как могло случиться, что наши дети, которые учились в школе, которых мы растили, как они могли пойти на такое!-  Тогда подобные преступления были в диковинку. К сожалению, сейчас этому, наверное, и удивляться не пристало уже.
Её колоритность, её фактура актрисы, которая работала не только голосом, но и всей пластикой, как говориться, тела, её пламенность внутренняя, заразительная сделали эту её роль потрясающей. Домонтович была очень, очень запоминающаяся актриса. Добрая ей память.
Я не могу не отметить удивительное явление в нашей художественной самодеятельности –семью Бартловых.  Эдуард Васильевич Бартлов рассказывал мне, что он где-то в Москве учился в театральной мастерской. Полного образования театрального он не получил, но какие-то курсы закончил. И первый мой спектакль был связан с ним.  Очень был у него колоритный, низких регистров голос бывшего военного. 
Уникальность этой семьи была и в том, что и жена его Лидия Антоновна Бартлова участвовала в спектаклях, и дети, двойняшки, тоже участвовали.  Кстати, в первом ярком, этапном  спектакле «Барабанщица» Афанасия Салынского. В судьбе этих ребят отложилась эта печать творческого начла в жизни. Они стали художниками. Живут в Минске.
У нас здесь на Вознесенском кладбище они сделали отцу великолепный памятник.  Это ширпотреб быстро  бросается в глаза, а истинное художественное творение поначалу не всегда обращает на себя внимание сразу. Также и этот памятник. Но проходит время, а мне приходится к родственникам ходить на это кладбище мимо этого памятника, и я с каждым разом все больше и больше обращаю на него внимание. И он проявляет себя какими-то другими разными гранями.  Все-токи это творение талантливых художников.
Удивительный человек, актриса Кольцова Мария Николаевна.  Она была старшей медсестрой, работала на скорой помощи.  Тоже очень колоритная. Она  сыграла много ролей в спектаклях. Много она сделала и как медицинский работник для нас. С ней всегда можно было и проконсультироваться, и обратиться за помощью.  Надежный была человек во всем.  И если она бралась за роль, при всей своей загруженности, это было всегда с полной отдачей. Чтобы ни было, на неё можно было положиться. Благо, что она жила в центре города.  И если её нет на репетиции, она позвонит, предупредит, что вот такие-то обстоятельства, такая ситуация.
Спектакли репетировались подолгу, иногда по году. Часто слышались упреки, ну что так долго, целый год. А я вел график, и из этого года, более или менее полноценных репетиций, если два-три месяца были. Потому что были вторые  смены у актеров, болезни.  Проходили репетиции даже с одним человеком. Это тоже работало на результат, но,  полноценная репетиция, это когда мы все собрались, и начинаем вязать общую картину спектакля.
Но даже когда с одной актрисой поработаешь, смотришь– это уже более подготовленный человек. И уже он более уверенно себя чувствует.
Далее, великолепный человек, актер-комик Курганов Степан Николаевич. Он постоянно играл роль Шмаги в спектакле Островского «Без вины виноватые».  Это была фигура какого-то русского балагурства. Такой сочный язык! Будто бы каждое слово он «купает» в эмоциях. Интонации, особый выговор какой-то. Настолько четко это было. Потрясающим было также, когда он своим «движущим» шагом выходит на сцену. А он любил читать басни, юмористические рассказы.  Ещё ничего не сказал, а публика уже смеётся.  У него были определенные свои жесты, и был он очень пластичен. Бывало читает басню «Ворона и лисица». И начнет по своему изгибаться как-то особо – и вот, это уже лисица вырисовывается. Он был полненький, как колобочек, но тело прямо таки ртутью переливалось. Потом переходил на ворону, делал какие-то движения – и вот вам ворона. И хохотали все.
Работал Степан Николаевич на вагоноремонтном заводе. И плотник, и штукатур и на все руки мастер.  Был человек, любящий основательность дела. Если кому-то подряжался на работу, брал дорого, но делал работу качественно.  И такой же был и актер. Он и у Линде играл в драмкружке.
Сейчас вспоминаешь всех этих людей, этих и многих других, и ощущаешь без них пустоту.  Они занимали во мне  определенную  нишу, в моей душе, в моем сердце. Это, конечно, невосполнимая утрата. И жаль, что то время уже не повториться; эта бескорыстность, эта солидарность творческая. Это было здорово!
Я не могут не вспомнить тоже талантливейшего актера, очень талантливого. Я, конечно, говорю одни и те же слова: «талантливый», «одаренный». Но они  были разные. Каждый из этих актеров существовал в своей типажности.  В своем колорите. Что такое труппа? Это – разнохарактерность.  Труппа или коллектив театральный возникают тогда, когда есть и «герой» и «антигерой», когда есть «комики» и «резонеры», когда есть люди, которые представляют разнотипажный народ. Может быть, у них одно слово в массовке, но они могут запоминаться.  И все они необходимы.  В кино легче, там сразу же подбирают яркую типажность.  А в театре разноплановость, амплуа. 
Вот доброй памяти Круглов Николай Андреевич, он во втором моем спектакле «Жизнь и преступление Антона Шелестова» играл мужа героини, которую играла Екатерина Григорьевна Линде. Это был один из немногих случаев, когда роль её мужа играл не я. Это были роли родителей, которые упустили сына, занимаясь собой. Муж пришел в семью, в которой уже был ребенок, Антон Шелестов, а маме было не до него. В результате Антона затянула преступная трясина, преступный мир, и он оказался в этой «малине», в этой группировке, которая промышляла в Абрамцеве, где происходило все действие. И Николай Андреевич очень был на высоте. Нужно было знать Екатерину Григорьевну, не каждый партнер к ней мог подойти в роли мужа. Я уж об этом знал, так как я почти в каждом спектакле играл мужей Линде.  Николай Андреевич работал на заводе алмазных инструментов, там были вторые смены, он не всегда мог сыграть свою роль, так что и в этом спектакле мне приходилось иногда подменять его.  Я с благодарностью вспоминаю Николая Андреевича. Он играл в спектаклях и у нас, и у Сергея Сергеевича Иванова, в его коллективе.
У нас была удивительная наша помощница, она именовалась помощницей режиссера, впрочем, и ей однажды пришлось играть роль в спектакле, это Карагодова Зоя Федоровна. Я как-то о ней говорил. Она была удивительно пригодный для нашего театрального  дела человек. Много приходилось ставить спектаклей. В спектакле на первом месте, конечно, творческая сторона, но и техническая сторона: декорации, костюмы, реквизит – от этого многое зависит.  Как говорил Станиславский: «Маленькая неправда рождает большую  неправду, и маленькая правда рождает большую правду». И поэтому как-то очень важен более подлинный реквизит.
Так у нас была знаменитая бутылка в спектакле «Мораль пани Дульской». Мы нашли такую крученую бутылку. И сама эта бутылка своим колоритом как бы наполняла спектакль. Стоит эта бутылка, и как-то от этого можно было отталкиваться, можно было фантазировать, потому что фантазия, когда смотришь в пустоту, не возникает, фантазия возникает тогда, когда есть предмет для неё, объект внимания. И чтобы там не понадобилось, все Зоя Федоровна могла достать. Был у нас этапный спектакль «Трибунал», и нужна была для него трехлитровая бутыль. В этом спектакле в белорусской деревне немец, староста, полицай выпивают. Там и стояла эта бутылка с  самогоном. То ли нужно достать какие-то веревки, то ли какую-то мешковину, то ли зипун какой-либо.
Где и как все это доставалось ею? Удивительно! Только скажешь, она задумается. А потом: «Знаю, знаю, к следующей репетиции я обязательно принесу». И ей это доставляло удовольствие, и она все время и за кулисами во время спектаклей была. Театр – это синтез всех моментов: и технических, и творческих. Поэтому каждый человек, который причастен к этому делу, который заинтересован,  он не лишний, он только помогает.
Была такая история. В спектакле «Трибунал» на сцене появлялась сковорода с яичницей.  «Ну зачем я буду изобретать какой-то муляж, давайте я настоящую яичницу вам приготовлю» - предлагает Зоя Федоровна. А когда мы были на гастролях, в деревнях, уезжали недели на две без приезда, кушать порой очень хотелось. И был такой смешной эпизод. Все были голодные, деньги уже кончились, как-то промышляем пропитание. А она нажарила апетитнейшей этой яичницы, раздобыла сальца. И пахнет так ароматно. И вот сидим мы за сценой, два актера и я.  Наступает момент на сцене, когда выпили самогону. Мы настолько были голодны, что  забыли и с аппетитом уплетаем эту яичницу. Пауза. А находящиеся  за кулисами удивляются: «Что это они там затихли?» -«Жрут!» И нам уже из-за кулис: «Кончайте! Давайте играть». Мы похватились, но полсковороды уже умяли.
Ульянов Анатолий Васильевич, он был научным работником музея.  В двух или трех первых спектаклях у нас выступал.  В пьесе «Игла и штык» сыграл такого колоритного разбойника.
Ковыляев  Виктор Николаевич, учитель по труду школы №:6, сыграл одну роль  в первом спектакле, роль командира.
Хитяева Зоя Тимофеевна. Она вроде бы  и не сыграла ничего, так получилось.  Но была она одна из старейших самодеятельных рославльских актерис. И когда я приехал в Рославль, она пришла в дом культуры ко мне. «Пойдемте, я договорилась, нас сейчас примет председатель горисполкома Владимир Петрович Федорченко». Это придало в первый период моей работы весомость. Театр - это служение. Любое дело – это служение. Мы пришли, Федорченко нас принял. Поначалу с квартирой была неувязка, а Федорченко пообещал квартиру дать: «Работайте, пусть наш театр будет процветать, помощь, какую нужно, будем оказывать». Зоя Тимофеевна, была  такая колоритная, крупная женщина, но к сожалению не удалось с ней поработать, так как она вскорости умерла.
Я говорю об маститых актерах, которых выписываю такими большими буквами словесно, потому что их уже нет к большому, большому сожалению.
Шустиков Иван Павлович.  Он был учителем, был - сама скрупулезность, аккуратность во всем. Я всегда думал о судьбе народного театра: как же так, плохо когда зритель в зале оказывается умнее актера на сцене. Что и говорить, если играть ученого или интеллигента, есть такие талантливые актеры, которые это сыграют, но очень трудно, когда это самодеятельность. В театральном деле это называется «упражнение на профессиональность». Если ты, допустим, играешь сапожника, ты должен научиться, как это делается профессионально, если врача, тоже соответственно, нужны определенные профессиональность и интеллект.  А если актер по амплуа простак, по своей внутренней конституции, нельзя поручать ему роль ученого или интеллигента.  А иногда приходилось это делать.  Потому что не было других исполнителей.  Думалось, а где же у нас учителя, работники других интеллектуальных профессий? И поэтому для меня всегда очень здорово, когда приходили к нам учителя. Они же не просто приходили. Идешь, говоришь, увлекаешь, просишь. Это нужно, это спектакль.  А потом возникает очень интересная вещь, потом возникает наркотическая зависимость от театра.  Как наркотик – раз, и появилась привычка.  И потом тянет.  И я не знаю, какая может быть отвычка от этого дела.
Недавно иду мимо здания Сбербанка, которое сейчас ремонтируется,  и вот - человек, которого я не узнал и не помню, что он играл у нас, очевидно, в массовке.  В годах уже мужчина. Посмотрел на меня: «Владимир Иванович, вы меня не помните?» Я сказал честно, что не помню. «Я играл чуть-чуть, потом ушел в армию…» Человек помнит, как он участвовал в народном театре. И он такой не один, я уже не говорю о тех, кто активно участвовал в спектаклях. Те вообще были крепко привязаны.  Даже те, которые сыграли в массовке, вспоминают об этом:  «Как это было здорово!» А человек поучаствовал, может быть, только в массовке.
Любое творчество увлекает, берет за душу. А творчество публичное особенно, чем отличается театр.  Даже когда ты второстепенный на сцене, но когда видишь восторженные глаза зрителя, тебе аплодируют, - это все очень захватывает человека. Важна зрительская сторона спектакля. Зритель всегда как-то по–хорошему был настроен к рославльскому народному театру.  Это наши артисты, люди,  которых он знает, которых он встречает на улице. И всегда зритель самозабвенно утверждал, что наш рославльский театр самый лучший.  И, наверное, это состояние любви к своему театру, эта связь со зрителем была очень важна. Спектакль, когда готовиться, ещё не спектакль. Без зрителя он ещё ничего собой не представляет. Завершающий, решающий компонент спектакля – зритель, его реакция. Зритель и правит спектакль, заставляет сделать какие-то нужные акценты.  Имеется в виду зритель, который разубирается в искусстве, который тонко его чувствует. И все это остается в людях, в свое время принявших участие в сотворчестве. .
Теперь о недавно совсем ушедшем Зуеве Валентине Борисовиче. С самого первого моего спектакля он играл, играл много, и в самодеятельности участвовал. Был художником, любил рисовать. Мой хороший друг. Было у нас какое-то единое пространство, в котором мы неприхотливо вращались. Находилось духовное, душевное взаимопонимание.  И неожиданно, смерть всегда неожиданна, ушел из жизни.  Играл он в «Игла и штык» и в «Божественной комедии», в одном из предпоследних спектаклей.  И удивительно было вот что. Мы часто уезжали на спектакли на несколько дней.  База порой была в Ершичах или Шумячах, а то и в Клетнянском районе. А у него была мама в очень плохом состоянии. Он всегда к ней приезжал, чтобы что-то приготовить, покормить её. Мы днем до спектакля обычно отдыхали, занимались какими-то промыслами, рыбалкой, а его с нами не было. И всегда  из-за него волновались – приедет или не приедет. А роль в спектакле у него была такая, что без него было нельзя.  И вот появлялся вкруг «агент  А», как его прозвали и все сразу: «Борисыч, давай, вот твоя порция ужина, тебе оставили». И приезжал то он на мотоцикле, и ни одного не была раза, чтобы он сорвал спектакль.  И самое главное, он же и уезжал после спектакля. А спектакли порой ставились в деревне, оканчивались за полночь. И он опять ехал, так как не мог оставить мать, которая лежала больная.  И разве можно этим не восхищаться.
Удивительное все-таки было время, удивительные люди.  Я не умаляю другие жанры, и вокал и танцевальные, но я считаю, что самое хлопотное дело, это театральное, потому что за  артистами идут одна-две телеги всякого, условно говоря, «барахла», без которого спектакль не сыграть.  Это и декорации, и всякие реквизиты, костюмы, хламиды. И трудно все это. Перед спектаклям какая-то перестройка психики. Вот даже я, столько отдавший театру, выступлениям в качестве актера, но когда я шел на это интервью, мне перед ним «не хотелось», нужно было настроиться. Так же и накануне спектакля, также  «не хочется» актеру, также он должен настроиться на спектакль.   У всех присутствует повседневная жизнь, работа. От этого нужно оторваться.  Нужно  настроиться на спектакль.  Приезжали к нам в Рославль профессиональные актеры Сергей Арсеньевич Чередников, Виктор Иванович Макаров, они перед спектаклем час – полтора отдыхали в гостинице, им нужно было полежать, отдохнуть, а то и поспать, если это удастся.  Потому что нужно настроить психику перед спектаклем. А как самодеятельные артисты? Они вырываются из быта, и нужно быстро настроиться на выступление. Я даже одно время практиковал психотренинг, когда старались собраться, посидеть, успокоиться, сделать упражнения на расслабление мышц рук, ног и так далее.  Спокойно подышать. Но время на это перед спектаклем катастрофически не хватало, так как люди не стали бы долго ждать и разошлись бы.
Оглядываясь назад, я без ностальгического содрогания, без душевной пустоты не могу не вспомнить тех участников спектаклей, которые как артисты формировались при мне, но которых тоже уже нет.
Любой коллектив состоит из старшего, среднего и младшего поколения. Брали на спектакли молодежь, и она от спектакля к спектаклю формировалась как «артисты».  Был, конечно, и определенный отсев, но были те, талантливые, которые зацепились за это дело, и потом на них строился репертуар. Потому что года через два – три, после того как я приехал, тех артистов, на которых держались спектакли вначале, уже почти не осталось.  Многие из них были уже в возрасте.  И приходилось опираться на тех молодых людей, которые начали присоединяться к ним. 
И вот среди этих участников был одареннийший Степин Виктор Романович. Он пришел на спектакль «Жизнь и преступление Антона Шелестова», играл в нем главную роль, Антона Шелестова. Потрясающе, конечно, сыграл её.  И когда приезжала комиссия из драмтеатра Смоленского, ему просто прямо советовали – нужно учиться. Данные великолепные. Фигура, органика тела, очень своеобразный был актер. В ансамбле, в общем составе он по началу не мог репетировать, только потом привык.  Он был стесненным, зажатым. И говорил: «Я приду, вы мне объясните». Но когда это объяснялось, когда это понималось – это была такая богатая органика, это была такая фактура. В кого угодно мог перевоплотиться и сыграть. Он от этого героя, Антона Шелестова, ученика десятого класса, перешел и к полицаю, и играл бандита «В юности отцов», играл он и в «Нашествии», в «Чемодане с наклейкой» в роли студента театрального училища. Мы всегда на него опирались.
Александр Павлович Трофименков.  Мне также с этим человеком было легко и просто, это объяснялось нашим единомыслием, схожестью эстетической платформы. Он играл у меня в «Жизни и преступлении Антона Шелестова», в «Юности отцов». Он поразительно тоже здесь играл. А потом он уехал в армию. И вот приехал  после армии, репетируется спектакль «Рим, 17, до востребования», исполнитель роли укатил неожиданно - не  задержишь, не прикажешь - в Ленинград. И тут появляется Саша. А у нас было слово: «Форсаж».  Тут нужно было форсировать роль, и сделать это, как угодно.  И он её сыграл. Великолепно сыграл. Сейчас смотришь фотографии, которые, конечно, все не передают, но насколько это было сделано колоритно, выразительно. Он работал, это видно по его лицу, его глазам. Он понимал суть роли. И выручил капитально. И спектакль получился. И было, в общем-то, хорошо.
Козырев Евгений Геннадиевич. Мягкий, тонкий актер, который с «Антона Шелестова», через «Провинциальные анекдоты», и другие спектакли прошел. Тоже его отметили, как талантливейшего парня. Какие-то были у него тонкости. Особенно, когда он играл Вадима в «Антоне Шелестове». Знаете, бывает такая «падлючесть», не броская, гладенькая, со всеми очень добрая, ласковая, но которая звереет в определенный момент. И ничего не стоит нож, финку садануть куда угодно. И с тем же  богоявленным лицом скажет: «Я за тебя помолюсь».
Куприянов Виктор Николаевич, которого «Графом» почему-то  называли. Почему «Графом», это долгая история. У нас был спектакль «Рим, 17, до востребования», где пели. В этом спектакле играла Тамара Анатольевна Яковлева, и у меня с ней была ария, и помню, я постоянно сбивался с тональности. И в своей роли в этом спектакле Виктор Николаевич блистал. Потому что все его жизненные излияния характера: брызги шампанского, все его выражения по жизни яркие, которые у него были, как у «Графа», здесь оказались очень к месту. И завершалось все тоже пением, у него оказался хороший слух. И все было просто здорово.
Зиновьев Алексей Николаевич, я уже о нем говорил. Боксер.  Он играл главаря шайки в спектакле «Жизнь и преступление Антона Шелестова». И вот он выходит на сцену - такой был у него типаж роли, выходит он со своими ужимками, и вдруг смех в зале. Делает резкое движение в сторону зала – и тишина.  Но долгое время у нас актера для исполнения этого персонажа не было. А Евгения Владимировна, для которой он был партнером, все спрашивала: «Когда же появится мой партнер?»
Она жила там, где  сейчас старая музыкальная школа, и все время убеждала нас кончать репетицию пораньше:  «Там у нас фонари не горят, темно». Боялась возвращаться одна домой. И вот появился Леша Зиновьев. А у него в некоторые моменты начинало дергаться веко. И  Евгения Владимировна говорит: «Кого вы привели. Он же настоящий бандит!» «Да нет, он хороший парень». «Да, хороший, хороший. Ой, не знаю, как мне сегодня идти, там фонарь не горит». И Леша делает такой жест: «Давайте, я вас провожу». - «Нет, нет, нет, ну что вы. Я дойду, я не знала, там, оказывается, сделали фонарь». Это было действительно смешно.
Дмитриева Людмила Николаевна. Показала себя великолепной актрисой в «Юности отцов».
Егоркин Торвольд Васильевич – уникальный, тонкий человек. Пел хорошо, играл на гитаре.
Коноплев Сергей Николаевич.
Недавно ушедшая Шилкина Валентина Николаевна. Она долгое время работала в Союзпечати, пела. Она некоторое время была в театре администратором, и просила: «Дайте мне хоть что-нибудь сыграть». И она однажды играла в «Провинциальных анекдотах» мою жену. Там я играл администратора, который выгонял одного из клиентов, у которого в номере обнаружили девушку. Клиент обещал это дело так не оставить. И это вызвало у моего героя обеспокоенность и тревогу, кто он такой, и он просит: «Посмотри в книге записей постояльцев, кто он такой». Посмотрели. «Там написано Метранпаж». «Метранпаж?.. Ты посмотри – паж. Или при Совете Министров он паж, там пажей много». И мой герой начинает извиняться и чтобы как-то выкрутиться, играет сумасшедшего.
Надежда Ивановна Грачева (Конюхова), она сейчас работает в Павловке, завуч в школе. (Спектакль «Васса Железнова»).
Валерий Михайлович Овчаренко, сейчас полковник в отставке, живет на улице Свердлова в г. Рославле. (Спектакль «Васса Железнова»).
Людмила Николаевна Осмоловская, до сих пор работает в тубдиспансере. Она сыграла одну роль в «Морали пани Дульской»
Галина Николаевна Квижинадзе, долгое время работала в Доме школьника, сыграла также одну роль в «Антоне Шелестове» героиню, девушку Антона Шелестова , потом уехала учиться.
И конечно же, Инна Алексеевна Кравцова, тогда Васильева. Сейчас мы с ней репетируем мой бенефис, восстанавливаем некоторые фрагменты из прошедших спектаклей. И вспоминаем, и вспоминаем.  Инна – это потрясающий человек, потрясающая актриса. Она сценогеничная. На сцене она совсем другая. На тонких таких нюансировках она играет, на большой правде. Она уже и сама спектакли ставила. Инна Алексеевна могла стать большой актрисой. Она безусловно – талант.  И она все время приходила на репетиции, но часто была  неудовлетворенная: «Сегодня не добились, нужно было больше репетировать». Всегда было очень трудно с ней работать.