И.Б. Корнева

БОЛЬ НА ВСЕ ВРЕМЕНА

Молчат гробницы, мумии и кости, Лишь слову жизнь дана.
Иван Бунин

Теплым весенним днем я стояла на автобусной остановке в центре города. Оглянувшись, заметила, что на меня пристально смотрит совершенно незнакомая женщина, вернее, сгорбленная старушка с очень морщинистым лицом и впалыми щеками. Я по­здоровалась, предполагая, что женщина могла быть моей сокласс-ницей из далеких школьных времен. Женщина все также внима­тельно продолжала рассматривать меня (может быть, она плохо видела?), а потом, будто что-то вспомнив, спросила тихим, взвол­нованным голосом:

Не Вы ли будете Инна Борисовна, которая занимается жерт­вами политических репрессий?

Я молча кивнула.

Вы не можете уделить мне немного времени? Я снова кивнула.

Тогда давайте отойдем, мне необходимо с Вами поговорить. Мы пересекли улицу, вошли в аллею парка и сели на скамейку.

Над нашими головами тихо шелестела листва: ветерок взлетал невысокой волной, спадая и стихая... После недолгого молчания женщина неожиданно сказала:

Вам может не понравиться, но я не могу назваться, не могу сказать, где проживаю. Мне страшно! Этот страх во мне с детства. Я боюсь, что снова могут вернуться те годы - годы детства, да и юности, когда следом за тобой ходила кличка «дочь врага наро­да». И хотя очень тяжело, мне необходимо Вам кое-что рассказать о себе, о своей жизни. Я никогда не подхожу 30 октября в День Па­мяти жертв политических репрессий к тюремному замку, хотя все­гда в этот день нахожусь поблизости, слышу голос священника, чи­тающего молитвы. Смотрю, а сама со страхом думаю: «Вот сейчас подъедет машина и всех заберет». Я и статьи Ваши все читаю.
По всей вероятности, что-то, вроде замешательства, про­мелькнуло в моем лице, ибо небольшая, сухонькая рука вдруг бы­стро легла мне на плечо, а тихий голос проговорил:
- Не бойтесь, я не сумасшедшая, просто никому ничего не мо­гу рассказать, всю жизнь молчу. Сейчас Вы все узнаете и тогда поймете меня. Только еще раз прошу, не обижайтесь за мою скрытность. Мне было восемь лет, когда раскулачивали нашу се­мью, а у нас были только две овечки, корова и шестеро детей. Приходят, говорят отцу: «Вывози зерно». Только папа вывез зерно, снова приносят какую-то квитанцию: вывози картошку. Несколько раз приносили такие квитанции, выгребли последнее, а затем за­брали двух овечек. Мы, дети, плакали вместе с родителями. И сно­ва приходили, требовали уже неизвестно что. И забрали послед­нее: коровушку, нашу кормилицу, которая не давала нам, пока, умереть с голоду. И говорят папе: «Ты - подкулачник, тебя надо выслать на Соловки, ты - враг народа». А какие мы были подку­лачники? Хата под соломой, одна большая комната с русской пе­чью да нарами и сенцы. В последний приход, когда уже нечего бы­ло брать, выгнали нас из хаты на улицу, хату замкнули, наложили пломбу и ушли. Подошла ночь, попросились переночевать у сосе­дей, а у них тоже все забрали. Правда, на следующий день пере­шли жить в чужую пустую хату. Страшно вспоминать: ходили по огородам, полям, где картофелину, где зелень какую найдем, где палку подберем, чтобы печь истопить. А через несколько месяцев забрали отца, нам даже проститься с ним не дали. Когда мама по­ехала в райцентр, сказали, что дали десять лет, а куда отправили -неизвестно.
От голода умерло трое младших. Когда умирал очередной, мама убирала покойника и, перекрестив, говорила: «Слава Тебе, Господи, отмучился». А по деревне ездила подвода, собирала мертвых, потому что в тех семьях, что остались, умирало много людей, особенно детей и стариков. Но страшней всего была ночь, когда арестовали и увезли нашу маму. Боже, как она кричала, ко­гда её сажали в машину! Этот крик я слышу и сейчас. Куда её увезли, мы не узнали никогда! Нас троих отправили в детский дом для детей врагов народа. Я помню вагоны-теплушки, в которых нас вывозили, крики, детский плач одиноких беспомощных детей. Та­кое не забывается! На уроках нам говорили, что старшие дети могут вступить в комсомол, но они должны отречься от своих роди-
телей как от врагов народа... Прошло очень много лет. У меня появилась семья: дети, внуки. Но я им никогда ничего не рассказы­вала.
Почему-то в последние годы я стала очень часто видеть во сне своих близких: родителей, умерших от голода братьев и сестренку. Все они о чем-то меня просят, а я не могу им помочь. И все это время я не могу найти себе покоя! За что уничтожили моих род­ных? Где их могилы? По чьей вине умерли голодной смертью мои маленькие братья и сестра? Почему за это никто не ответил? По­давать на реабилитацию близких я не собираюсь. Их уже не вер­нешь, а я до ужаса боюсь обращения к официальным властям. Я все помню. И страшнее этого нет ничего.

Мы еще несколько минут сидели молча: что можно было ска­зать после такой исповеди?! Я просто крепко сжала руку этой жен­щины, а она, вдруг, быстро встала со скамейки и направилась в сторону остановки. Когда я через некоторое время подошла туда же, моей незнакомки на остановке уже не было...

Излагая воспоминания моей незнакомки, я старалась кое-где сохранить её стиль - ИМ.